Западники и Славянофилы. Проблема "Россия-Запад". Евразийство.

Введение 2
Евразийство Восточная ориентация русской культуры 3
Преклонение перед силой эпохи 4
Исторический отбор 4
ИДЕЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНОГО СВОЕОБРАЗИЯ 5
ИДЕЯ БЫТОВОГО ИСПОВЕДНИЧЕСТВА В ПРАВОСЛАВИИ 6
ИДЕЯ ПРЕОДОЛЕНИЯ РЕВОЛЮЦИИ 6
ИДЕЯ БУДУЩЕГО ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОЯ РОССИИ (ИДЕОКРАТИЯ) 7
Два мира 8
Значение революции 9
Сила слабых 11
Евразийство или большевизм? 11
Надежда на лучшее 12
Славянофиллы и западники - «точки соприкосновения» 13
П. ТОРОПЫГИН П. Я. ЧААДАЕВ И И. В. КИРЕЕВСКИЙ 13
Понятие Славянофильства 16
Представители Славянофильства КИРЕЕВСКИЙ Иван Васильевич 17
Самарин Юрий Федорович 18
Аксаков, Константин Сергеевич 20
Проект Хомякова. Дело освобождения крестьян. 23
Хомяков и Киреевский о просвещении, православии и о русском пути. 24
Православная утопия Киреевского и Хомякова 26
Понятие Западничества 27
Представители западников: К.Д.Кавелин, Т.Н.Грановский 27
Чаадаев П.Я. 28
Политико-правовые воззрения западников 32
Существовал ли в XIX веке национализм? 33
Культурное общение России и Запада 33
Империя как путь России к европеизации в сегодняшние дни 34
Империя как европейская идея 34
Как иначе могла Россия вернуться в Европу? 35
Ленинско-сталинская деспотия как отказ от русского европеизма и выход во внеисторию 36
Мыслим ли для России новый путь к империи? 37
ПУШКИН ОБ ОТНОШЕНИЯХ МЕЖДУ РОССИЕЙ И ЕВРОПОЙ 39
Заключение 43
Литература 43
Что в том, что один еще не начинал беспо-коиться, а другой уже успел дойти до запертой двери и об нее крепко стукнулся лбом. Всех в свое время то же самое ожидает, если не вый-дут на спасительную дорогу смиренного общения с народом.
Достоевский (Речь о Пушкине)

Введение

Важнейшей чертой русской философии является то, что ход истории, изменения социальной реальности рассматриваются под углом зрения судьбы человека. Человек, его жизнь, судьба выступают важнейшим критерием, как существующей социальной реальности, так и любых ее изменений.

Видный русский философ В. Зеньковский, занимавшийся историей русской философии, справедливо отмечал: “В целом, русская философия не теоцентрична... не космоцентрична... она больше всего занята темой о человеке, о его судьбе и путях, о смысле и целях истории. Всюду (даже в отвлеченных проблемах) доминирует моральная установка: здесь лежит один из самых действенных и творческих истоков русского философствования” (1, 384). Правда, когда речь заходит об изменениях общества, о его будущем, то вольно или невольно вставал вопрос о каком человеке надо прежде всего заботиться -- человеке “вообще” или каждом конкретном человеке, человеке настоящего, ныне живущих поколениях, или человеке будущего, поколениях грядущих. И здесь позиции представителей разных направлений русской философской мысли расходились, иногда очень резко. Философы, озабоченные судьбой конкретных, ныне живущих людей, неизбежно выходили на проблему допустимой цены социальных преобразований.

Все эти важные черты русской философии особенно ярко и выпукло проявились во второй четверти XIX века, когда русская философия достигает периода зрелости. Основным объектом теоретических дискуссий становится вопрос о том, каковы пути развития России, могут ли они быть просто воспроизведением путей Западной Европы или Россия имеет особенную самобытную судьбу. Формируются два течения: “славянофилы” и “западники”.

Кратко расшифруем эти два понятия:

В славянофильстве {И. В. Киреевский, 1806--1856; А. С.Хомяков, 1804-1860; К. С. Аксаков, 1817-1860 и др.) можно выделить следующие идеи социологического значения: самобытность культурных типов; органичность социальной эволюции; община как социокультурная структурообразующая форма социального бытия; соборность как принцип организации и идеал социальной жизни, в которой личное и общественное соразмерны при их равномощности; отрицание государственности и элементы анархизма; особая роль духовной, в том числе религиозной, внерациональной детерминации социального поведения людей и др.

Что касается западничества (Г. Н. Грановский, 1813--1955; В. Г. Белинский, 1811-1848; А. И. Герцен, 1812-1870; Н.Г.Чернышевский, 1828--1889 и др.), то здесь выявились такие наиболее значимые идеи: единство мировой истории и ее законе -- мерный характер; проповедь революционного прогрессизма (в радикальном крыле западничества); анализ массового субъекта социальных преобразований (народ, классы); концепция социальных конфликтов и др. Заметим, что многие идеи западнического направления, особенно идеи Чернышевского, непосредственно перешли уже в собственно социологию, но с поправками, учитывающими славянофильский подход.

Установив определённые рамки каждого течения, мы можем поподробнее рассмотреть их идеологию.

Евразийство. Восточная ориентация русской культуры

...завяжутся русским узлом

Эти кручи и бездны Востока.

Ю.Кузнецов

Одно из популярных и расхожих мнений состоит в том, что для русской культуры и мысли точкой отсчета и системой ориентации всегда был Запад. Насколько справедливо подоб-ное мнение, может свидетельствовать раскрытие этимологии самого, казалось бы, известного и понятного термина «ори-ентация», сделанное учеными Ю.Панасенко и А.Шамаро. Об-ширную цитату из их статьи мы позволим себе привести:

«Слово «ориентация» перешло в русский язык из фран-цузского. orientation по-французски буквально означает «направление на восток». Французское слово, в свою очередь, ведет происхождение из латыни, и к нему протянулась целая этимологическая цепочка: oriori -- oriens -- orient -- orienter и, наконец, orientation. Первое слово -- латинский глагол со значением появления, рождения, начала, который употребляли обычно с существительным «солнце», когда возвещали о его восходе. Второе слово -- действительное причастие настоящего времени от того же глагола, которое с тем же именем существительным «солнце» составляло устойчивое словосо-четание, обозначавшее ту самую сторону света, где восходит солнце, то есть восток. В обычной речи существительное «солнце» опускалось, поскольку говорящим и так было ясно, о чем идет речь (кстати, таким же причастием с «отпавшим» словом «солнце» является и латинское название запада -- ос -- cidens). В простонародной латыни, постепенно перераставшей в различные романские языки, от этого широко употреби-тельного слова остался только его латинский корень --orient. В этой форме слово вошло во французский язык для обозна-чения Востока. А от него ведет происхождение четвертое в данной цепочке слово «orienter» -- французский глагол со значением «отыскать восток», «направлять на восток», от ко-торого и произошло имя существительное «ориентация» со значением действия, идентичного тому, которое обозначалось глаголом» ' Ю.Панасенко, А.Шамаро «Нартекс. Ориентация храма по странам света.» -- «Наука и религия», 1992, №8 с.62. 6.

Уже один приведенный анализ показывает, насколько не-точно и двусмысленно звучит словосочетание «ориентация на запад»: восток как символ восхода солнца, начала, жизненной силы все равно оказывается первичным понятием и констан-той бытия. Далее ученые убедительно показывают изначаль-ную восточную ориентированность русской культуры, про-явившуюся еще с языческих истоков с их солярными, культами и закрепленную в православии, где подавляющее большинство храмов своими алтарями было обращено на восток -- туда, где восходит солнце. Православие, рассматривавшее себя наслед-ником истинного христианства, при установлении храмов помнило, что согласно преданию, Христос («Солнце Правды») вознесся именно на Восток, откуда он и должен вернуться в Судный День во всей славе и силе, и что Эдем также нахо-дился на Востоке. Русская духовная культура представляла собой органический сплав христианства и дохристианских верований, причем православие и славянское язычество схо-дились между собой прежде всего в любви к созданному Творцом сему миру, каждый день согреваемому по милости божьей солнцем Востока. Старинное латинское изречение «свет с Востока» было для России не пустым звуком, а глубоко прочувствованной внутренней истиной бытия. Отсюда изна-чальная солнечность, светоносность русской духовной куль-туры, нашедшие, по мнению И.Ильина, наиболее полное во-площение в русской святости и феномене А.Пушкина, на-званного современниками «человеком с солнцем в крови». Восточная ориентация была присуща не только русской куль-туре, но и русской истории, вся внутренняя логика которой, включая прямое устремление народа к колонизации азиатских земель, была нацелена на взаимодействие с многообразным миром Востока. Это отразил первоначально имевший другое значение родовой знак Палеологов -- Двуглавый Орел, по та-инственной воле истории ставший государственным гербом Российской Империи. Одной его составляющей является глава, обращающая свой взор в правую восточную сторону. От-дельные и, вопреки распространенному мнению, далеко не худшие периоды истории эта «правая восточная» составляю-щая национальной жизни преобладала над «левой западной». Вместе с тем, помимо восточноцентризма, для российской ис-тории и культуры был характерен евразийский центризм -- осознание особенности и уникальности своей срединной по-зиции между Европой и Азией, Западом и Востоком. Различ-ные направления русской мысли с разных сторон и как бы по отдельности освещали эту двуединую специфику отечествен-ного исторического и духовного бытия. Но одной школе -- евразийству -- удалось свести рассмотрение двух сторон на-циональной традиции (ориентацию на Восток и сознание уникальности своего срединного между Востоком и Западом бытия) воедино.

К сегодняшнему дню опубликованы (хотя и фрагментарно) произведения большинства литературно -- философских школ и направлений русского зарубежья. Между тем, наиболее су-щественная историософская школа эмиграции -- евразийство -- за исключением немногих разрозненных публикаций практически выпала из рассмотрения.

Преклонение перед силой эпохи
Евразийская историософия пронизана преклонением перед силой победителей, особенно если эта сила способствовала превращению России в могучий организм с крепкой государственной волей и единым духом, в большей степени ориентированным на восток. Потому в оп-ределенной степени оправдывались и монголы, и даже русские большевики с их азиатской стихийной силой (но не космопо-литические интеллигенты --марксисты!). Напротив, деятель-ность Петра Великого, продолжившего пространственную эк-спансию страны в восточном направлении, оценивалась все-таки преимущественно негативно, ибо она закладывала в ду-ховный фундамент Империи вредные западнические тенден-ции, которые рано или поздно ослабят государственный орга-низм вплоть до повреждения территориальной целостности. Прагматичность идеологии евразийцев (хотя и одухотворенная признанием православия в качестве наивысшей ценности бы-тия), их стремление оправдать победившую доминанту эпохи, подкрепляемое апелляцией к гегелевскому тезису о «хитром духе истории» (выражение, почти буквально повторяющее слова Иосифа Волоцкого), и в особенности их практические попытки опереться на победителей и использовать их в своих целях (надежда встретить в советском руководстве прозрев-ших от партийного дурмана младобольшевиков, способных

воспринять «свежий ветер Азии») -- все это вызывало острую критику со стороны православно ориентированных мыслите-лей, таких как И.Ильин и Г.Флоровский.

Исторический отбор
Евразийцы были склонны видеть необратимый характер логики истории, и высказывание «история не терпит сослага-тельного наклонения» вполне применимо к ним и в известной степени объясняет их нежелание производить над историей (в особенности над ее ближайшим периодом) какой --то от-дельный поспешный суд, как бы стоящий под ней. Они не видели более точного и справедливого судьи, нежели истори-ческий отбор, уничтожающий слабое и сохраняющий все жизнеспособное. Из этого, однако, нельзя делать вывод (как порой пытаются) о некоем историософском имморализме ев-разийцев. Признавая «красных» более жизнеспособным ис-торическим образованием, и одновременно менее нравствен-ным, а «белое» движение не столь жизнеспособным, но зато духовно несравненно более высоким, они утверждали, что сопротивление большевикам, даже в случае его полной прак-тической безнадежности, было необходимо для этического оправдания «белых» (а шире всей Белой России) перед судом истории, В свою очередь, некоторое оправдание большевизма, производимое евразийцами, проистекало отнюдь не из пре-клонения перед идеологией большевизма (хотя, по их мнению, .белые» проиграли именно потому, что не имели столь мощ-ной -- несмотря на весь ее примитивизм -- всеобъемлющей и хилиастически напряженной идеи построения царства спра-ведливости на земле, как «красные»), а из их понимания большевизма как нового вида варварства, необходимого для осуществления «грязной работы» истории -- разрушения старого мира и культуры (не менее обаятельной, нежели рим-ская культура, уничтоженная древними варварами, расчис-тившими дорогу христианству) и утверждения культуры новой. Это разрушение представлялось предначертанным и заданным свыше (намек на это содержится, по мнению П.Савицкого, в Библейском откровении «о том, что, по закону сопряжения крайностей, принуждены прийти и крайние материалисты...» П.Н.Савицкий «Единство мироздания» -- «Евразийство. Исторические взгляды русских эмигрантов» М., 1992, с.174.). Евразийство, таким образом, никогда не было нигилистической апологией чистого разрушения, но скорее представляло собой политическую идеологию футуристического типа ' Характерно, что ученые И.Савкин и В.Козловский в статье «Евра-зийское будущее России» указывают, что «завороженность будущим, по крайней мере, некоторых евразийских теоретиков, дала повод говорить о специфическом «футуризме» евразийцев («Ступени». Философский журнал, 1992, №2, с.87.)., ви-девшую свою задачу в построении будущей великой евразий-ской культуры. Именно поэтому П.Савицкий считал одной из главных идейных целей своего движения в «раскрытии за -- данностей» и «валоризации» русской революции (т.е. в оп-равдании и постижении ее глубинного онтологического и ценностного смысла). С этой течки зрения религиозный смысл временного отпадения народа от Бога и стихийного разруше-ния всего прежнего уклада жизни «до основания» состоит в испытаниях и опыте страдания, дающих возможность вер-нуться к основаниям веры и истины на новом, более высоком уровне.

Обозначим еще несколько перспективных евразийских созидательных идей, на наш взгляд достойных стать гранями возрождающейся «русской идеи».

ИДЕЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНОГО СВОЕОБРАЗИЯ

Евразийцы считали, что в трудном XX веке Россия еще более, нежели раньше, должна сосредоточиться на поисках своего национально -- культурного задания.

Если внешние черты российского своеобразия, проявляющиеся во взаимо-действии с другими народами, осознаны национальными мыслителями и даже определены Ф.Достоевским как «все-мирная отзывчивость» (правда, в последние два века все более отзывающиеся на звуки западных сирен), то внутреннее культурное задание России до конца не определено.

Сущность своеобразия русской культуры евразийцы, в отличие от своих учителей --славянофилов, видели не в славянстве, но в един-стве восточной и западной культуры, причем это единство представлено в России не как механическая сумма двух вели -- чин, но как река, органически вбирающая в себя два великих притока. Россия должна осознать себя наследницей, преем-ницей и хранительницей двух великих евразийских культур прошлого -- культуры эллинской, сочетающей в себе элементы эллинского «Запада» и древнего «Востока», а также культуры византийской, вобравшей в себя влияния восточно -- средиземноморского мира поздней античности и средневековья. (П.Савицкий). (В своей критике современной западной куль-туры евразийцы иногда перегибали палку.)

Идея националь-но--культурного своеобразия предполагает и особую концеп-цию культуры, отвергающую универсалистскую западноевро-пейскую теорию, при которой народы делятся на культурные и некультурные, причем, область культуры во многом смеши-вается с достижениями науки, техники и «внешней» цивили-зованности.

Культура обязательно должна включать в себя область религии, духовности и нравственности и осознавать их безусловное первенство в сравнении с материально -- бытовыми культурными проявлениями.

Лишь тогда унифицирую-щая доктрина универсального прогресса, как якобы единст-венно верного направления в развитии культуры, устанавли-вающая искусственные механические мерки «степени про-грессивности» самобытных национальных культур, отпадает как крайне поверхностная теория.

Будущая культура России впитывает в себя лучшие достижения всех слоев, сословий и классов, но образцами и ориентирами в развитии культуры в большей степени должны считаться достижения высших слоев.

ИДЕЯ БЫТОВОГО ИСПОВЕДНИЧЕСТВА В ПРАВОСЛАВИИ
Конечно, эта идея евразийцев не имеет ничего общего с компромиссами революционного обновленческого движения в церкви. Они считали, что для церкви недопустимо искажение вечных духовных истин в угоду времени. Напротив, требуется извлечение исторических уроков из реальных ошибок и за-блуждений русского христианства. Ведь в своем конкретном историческом существовании не только западная, но и вос-точная русская церковь не раз отступала от чистоты апо-стольских заветов. Резкий отрыв веры от бытовых сторон русской жизни после реформ Никона, несамостоятельное по-ведение под давлением государственной воли при Петре I, тяжеловесно -- казенный стиль православной политики при Александре III, увлеченность соблазнительными религиозными ересями и материалистическими учениями от латинства до социализма в начале XX века -- все это, по мнению евра-зийства, в эпохе торжества «новой веры» подлежит неукос-нительному изживанию. Православие должно стать еще тер-пимее, чем прежде к иным религиям и неправославным наро-дам, рассматриваемым евразийцами, как «потенциальное пра-вославие» (Л.Карсавин), еще ближе к жизни и быту (евра-зийская доктрина «бытового исповедничества»), еще изо-щреннее и мощнее в своей высокой борьбе с атеизмом. Лишь тогда оно сможет выполнять возросшие задания истории и осенять своим творчески благодатным покровом все необхо-димые для благоденствия России достижения науки, техники и хозяйственные основы бытия. Вопреки критикам движения, утверждавшим, что православие для него есть прежде всего элемент идеологии, и что реальной мистической силой, его вдохновляющей, были некие «континентальные архонты» и «демоны государственности», сами евразийцы постоянно под-черкивали свою полную преданность и духу, и букве христи-анской православной церкви.

ИДЕЯ ПРЕОДОЛЕНИЯ РЕВОЛЮЦИИ
Сама по себе эта идея не оригинальна и не раз выдвига-лась эмиграцией, но у евразийцев она интересна своим со-единением с методом ее осуществления. («Идеология должна быть методологией» П.Сувчинский). Чтобы правильно бо-роться с революцией, необходимо, утверждали евразийцы, разграничить внешний, исторический, и внутренний, духов-ный, уровни борьбы. Критический анализ и осуждение самого духовного смысла революции не должны приводить к прямой борьбе в эмпирико-политической плоскости, т.е. к попыткам реставрации прежнего строя путем интервенции и диверсий -- это лишь усилит коммунистическую диктатуру и отсрочит ее падение. Иначе говоря, необходимо принять государственно -- политические результаты революции как «неустранимый гео-логический факт» (П.Сувчинский). Историческое возрождение России нужно начинать на базе советского строя, медленно очищая его от коммунизма. Бессмысленно пытаться устранить его насильственно через новый социальный взрыв -- лишь продуманное тщательное улучшение его во всех планах даст благотворный результат. В духовном аспекте это улучшение предполагает решительный отказ от атеизма во всех его фор-мах, в том числе от наиболее опасной -- «воинствующего экономизма». Если в прежние, более религиозные по сути, эпохи ранняя экономическая философия древних культур и весь материальный уклад жизни были подчинены нравствен -- но --духовным началам, то в новое время экономическая фи-лософия стала резко доминировать над духовной составляю -- щей мировоззрения. Политэкономия марксизма и историче-ский материализм есть наиболее законченное выражение за-падноевропейского «воинствующего экономизма». Что каса-ется Запада, то его нравственное оскудение есть, по мнению П.Савицкого, та цена, которую он заплатил за несомненные экономические достижения. Преодоление революции невоз-можно, считали евразийцы, без пробуждения исторической памяти, отказа от западничества, осознания суверенности на-циональной задачи, а также правильных психологических ус -- тановок и духовного настроя народа и правящего слоя -- без великого терпения, глубокой религиозности, патриотического самосознания и одухотворенного прагматизма.

ИДЕЯ БУДУЩЕГО ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОЯ РОССИИ (ИДЕОКРАТИЯ)

Утверждая, что для характеристики государства главное -- не тип формы правления, а тип отбора правящего слоя, Н.Трубецкой выделял два типа такого отбора: аристократический, выбирающий правящий класс по принципу генеалогии и знатности происхождения, и демократический, формально производящий отбор по признаку отражения общественного мнения и получения общественного доверия. Евразийцы были убеждены, что фактически правящие слои демократического типа не столько отражает волю народа и общественное мне-ние, сколько манипулирует ими, внушая собственные идеи под видом мнения самих граждан. Исходя из этого, многие из ев-разийцев считали монархию непригодной для будущего России в силу исторической обреченности этой утратившей связи с народом формы правления, а демократию -- в силу ее исто-рической чужеродности, псевдонародного характера и безы-дейности. Наиболее органичный для России государственный строй должен вбирать в себя лучшие черты монархии (ав-торитарность и силу, не переходящие в тоталитарность) и демократии (участии широких масс в государственном строи-тельстве, но не формальное, а реальное).

Главное, чтобы этот строй наиболее эффективно позволил выдвинуться самым талантливым и творческим людям, для которых любые государственные и хозяйственно -- экономические идеи и программы есть не самоцель, но явление, подчиненное духовно -- патриотическим началам. Советский строй, осознаваемый евразийцами как база для дальнейшего развития, должен постепенно эволюционировать в выковы-ваемый самой жизнью новый тип отбора правящего слоя -- идеократию, или народную автократию. Идеократия есть од-новременно сильная и чрезвычайно близко стоящая к насе-лению власть, наилучшим образом сочетавшая «народный су-веренитет с началом народоводительства». Народ при этом идейно и культурно руководим выражающей его волю ини-циативной частью. Политическая воля правящего слоя снизу контролируется законодательно представленной в органах уп-равления народной волей, а сверху -- добровольно принятыми идеями и ценностями патриотического и религиозно -- духовного характера.

Идеократия не есть строй, растворяющий личность, тем более верховную, в некоем аморфно -- роевом правящем кол-лективе. Напротив, роль личности как фактора, способного организовать людские массы на путь государственного сози-дания, в этой форме правления возрастает. Кроме того, об-легчается возможность выдвижения такой яркой, одаренной импульсом государственности, личности к вершинам власти. Этому должно способствовать воспитываемое в народе евразийско--идеократическое правосознание, которое позволит избежать двух, справедливо выделенных И.А.Ильиным, опас-ностей государственного устройства. Это -- потенциальное недоверие к любому правлению, оформленное в виде раз-личных, свойственных для республиканской формы правления, законодательных ограничений, по существу лишающих правительство власти; и напротив, наивно -- безоглядное доверие народа к монархии, чреватое угрозой перерождения ее в ти-ранию и диктатуру. Воспитание нравственного еврзийско -- идеократического правосознания, гармонически сочетающего религиозно -- духовные, этнические и социально-полити-ческие проявления государственности, есть лучший способ формирования созидательной духовной атмосферы общества -- главного нерушимого механизма возрождения и процвета-ния державы. Евразийцы так же, как И.А.Ильин, были убеж-дены, что успешно выбраться из под обломков большевизма (падение которого -- вопрос времени) Россия сможет лишь в случае, если в переходный период удастся удержать эту созидательную духовную атмосферу достоинства и веры в национально -- народные силы -- признак сильной, устойчивой, уважаемой и уважающей народ патриотической власти.

«Красной» идее нужно противопоставить еще более мощ-ную и всеобъемлющую евразийскую идею, способную про-низать собою все этажи национального бытия. Тогда на новом историческом витке можно будет подойти к воскресению величественного русского задания, которое наши предки осознали еще с древних времен -- построению Государства Правды, соединяющего в себе правовые законы и гарантийные нормы с началами нравственности и совести. Идея эта явля-ется тем ключом, который открывает тайну управления ог-ромными пространствами Евразии, и евразийской психики, нормально ощущающей себя лишь в случае причастности к великому и справедливому государственному целому.

Два мира

Евразийство заключает в себе зерно стремления к истине обще-философской. Но применительно к евразийству законен и понятен также иной вопрос: вопрос об отношении выработанного круга мыслей к бурно текучему, кипящему потоку современности. В данном повороте евразийство сводится к стремлению осознать и осмыслить совершающийся и совершившийся выход России из рамок современной европейской культуры. В эту краткую формулу укладывается содержание значительной части развертывающегося исторического процесса... В то же время евразийство есть попытка истолковать этот выход с точки зрения исторической философии, которую оно приемлет. Для философии этой зарождение, развитие, умирание культур суть внятные непреложные факты; в восприятии этом судьбы индивидуальной культуры столь же ощутительны и живы, как и судьбы индивидуальной личности, хотя бы, - как общество над личностью, - существовала над отдельными культурами некоторая объединяющая черта... Восприятие -это не утверждает всестороннего сходства между судьбами культуры и судьбами личности; не означает приятия "натуралистического" или "органического" взгляда на общество. Смысл этого восприятия, - что оно утверждает действительное быванье общественно-культурых "зарождений", "расцветов", "упадков".

Чтобы понять, в каком смысле на этих страницах говорится "о выходе России из рамок современной европейской культуры", нужно обратиться к русскому прошлому, хотя бы недавнему. В рус-ском XIX веке явственно различимы два обособленных преемства. Одно обнимает занимающуюся в 30-40 годах зарю русского рели-гиозного творчества. Рождаясь из недр некоего древнего духа, с тру-дом преодолевая покровы окружающей среды, религиозное озаре-ние вспыхивает в позднем Гоголе, славянофилах. Окружающее не властно заглушить лучи. Брезжащий свет разгорается в творчестве Достоевского, Владимира Соловьева и тех, кто был и есть с ними. Как наследие XIX века, Россия обретает достояние нравственно-со-вестной и богословской мысли, достояние, поистине составляющее в выборе и сопоставлении - канон книг русских учительных... В обла-сти живописи русский XIX век дает два явления, которые были бы непонятны, взятые в них самих: настолько они не связаны с окру-жающей их средой! Эти явления: Александр Иванов как автор эски-зов на библейские темы, и Михаил Врубель, как мастер фресок Ки-евского Кирилловского монастыря. В этих двух художниках зало-жен существеннейший смысл судеб русской - одной ли русской? -живописи XIX века. Сколь ни были в ином ошибочны и превратны увлечения обоих, - только в сопоставлении с религиозно-нрав-ственным и богословским "деянием" Гоголя, Хомякова, Леонтьева находит место, раскрывает значение завещанное ими творенье. В развитии "европейской" культуры, в пределах XIX века, та совокупность писаний, которую мы именуем "канон книг русских учительных", так же, как явление Иванова-Врубеля, по стилю и сущности не имеет подобий. Зато имеет подобие иное преемство, сказывающееся в судьбах русской культуры: преемство, начатое просветителями - обличителями XVIII и первой половины XIX века, идущее, через Добролюбова, Писарева, Михайловского, к просветителям-правителям большевистской эпохи; преемство позитивного мировоззрения, идолопоклонства "науке", преемство не скепсиса только, а "нигилизма" в отношении к "вненаучным" началам человеческого бытия; преемство не улыбки авгуров, но громкого смеха кощунственных.

Скажут, быть может: "два различных направления общественной мысли"; сказав, ошибутся: не два направления, но два разных исторических образования, два раздельных исторических мира! К первопроповедникам христианства, к истокам, начальным моментам великого исторического цикла уводят проникающие Хомякова и Достоевского, Леонтьева и Соловьева пафос и озарение. К поздним временам неверия (эпикурейского или коммунистического безралично), в периоды "просвещения" - достояние убывающих культур -ведут мировоззрения нигилистически-"научные". Противоречивое, причудливое сочетание: сочетание начала и конца, раннего и позднего, открывающего и завершающего. Весь он таков - русский XIX век: красочный и двойственный, внешне спокойный, внутренне напряженный, отображающий борьбу спорящих друг с другом о господстве подземных, вулканических сил. Эта двойственность, этот спор не тускнеет, не ослабевает и теперь - в начале вто-рого десятилетия XX века. Вдумайтесь в сочетание проповеди безверия, опреде-ленный и ясный, чем когда-либо, ведомой большевистскими верхами и теми, кто к ним примкнул, - с явлениями религиозного подъема, охватившего не только ин-теллигенцию,.. Сожительство форм ранних и поздних, открывающих и заверша-ющих, с большою ясностью сказывается, например, в области поэзии: с одной стороны, элементы подлинного религиозного мироощущения (Ахматова! Неко-торые стихотворения Гумилева в сборнике "Огненный Столп" 1921! Вячеслав Иванов в "Переписке из двух углов!"); с другой, - расцвет "разработки поэтики", в смысле словесной техники стихосложения, "разработки", в значительной мере пренебрегающей смысловым началом поэзии и относящейся в исторической аналогии к формам действительного "александрийства..." (ср. стиховые ухищре-ния латинской и греческой поэзии IV-V веков по Р.Х.)

Значение революции

В судьбах русского XIX века неверие и истина "просвещения" навеяны, преподаны со стороны. Следуя примеру "старших", сладостно стало "не верить"; "старшие" нашептали, что Бога не надобно, а надобна препарированная лягушка и критика просвещенного ума. С обстоятельствами подобной зависимости плохо, казалось бы, согласуется непреложное, на наш взгляд, признание, что уже в древней, допетровской Руси существовала своеобразная ценная культура. Но нужно помнить, что явление русского просветительства-обличительства создалось в обстановке устранения, забвения пре-емства, взгляда на "Европу" как безраздельную законодательницу и "госпожу". Именно в рамках этого отношения, в обстановке добро-вольно принятого на себя "младенчества" духа привитие в русскую духовную жизнь начал позитивизма-нигилизма-материализма вы-ступает как подлинное совращение "малых сил", растление старче-ством юности, успех старцев, соблазнявших Сусанну. В этом - субъ-ективная сторона вопроса. Объективная его сущность - в вовлече-нии России на пути европейского развития, в поставлении России в тот же исторический план, в котором двигалась Европа, в преподании ей в качестве исторической и жизненной правды положений, вытекших из предшествующего развития Европы (Возрождение! расцвет науки! рационалистический деизм!), но не обусловленных развитием России. Каково же в этой перспективе место произо-шедшей русской революции? В качестве попытки сознательного осуществления коммунизма, этого отпрыска "европейских разви-тии", русская революция есть вершина, кульминационный пункт описанного "вовлечения" и "преподания". В то же время в судьбах русской революции обнаруживается величайшая contradiction his-torique Историческое противоречие (лат.) - Ред.: построенная в умысле как завершение "европеизации" ре-волюция, как осуществление фактическое, означает выпадение Рос-сии из рамок европейского бытия. Как умысел, русская революция есть осуществление прилагаемого к России европейского "просветительства - обличительства". Как факт, она - не только кру-шение коммунизма, но устранение, уничтожение базы также дру-гих, помимо коммунизма, "просветительско-обличительских" на-правлений. Революция выражается и связывается с чрезвычайно существенным, многосторонним изменением объективной обста-новки. Изменение это охватывает равномерно идеологическое, хо-зяйственное и политическое бытие.

1. Примыкание русского интеллигентского сознания к западно-европейской культуре основывалось, между прочим, на созданном русскими подражательными усилиями тождестве или сходстве "быта". Если в отношении жизненного уклада Москва и Петербург отличались чем-либо от Парижа и Лондона, то главным образом тем, чем провинция, хотя бы "преуспевающая", может отличаться от столицы. Ныне "быт" рухнул; русские интеллигенты воистину поставлены вне "быта"; они ведут "загробное существование" - без-различно, скитаясь по свету или оставаясь в России. И образы мира, невидимые взору, прикрытому пленкою "быта", выступают, вещая "о тайнах вечности и гроба", пред духовными их очами. На-ходятся ли они среди "европейцев", находятся ли вдали от "Европы" может ли их психология оставаться привычною европейской? В об-становке заграничного "рассеяния", местами и временами, среди окружающих населений, русские изгнанники - как выходцы "с того света", как жители иных планет; местами и временами, среди серой тоски обычного, страдальчески зажженные, они - как факелы, пы-лающие во тьме...

2. В частности, в смысле экономическом, Россия ввержена в не-кие стихийные, неожиданные процессы. Коммунистическая рево-люция мыслилась как завершение капитализма; как высшее на-пряжение промышленно-городского существования, как перемена "правовой надстройки" над базой сложившегося капитализма. В русской же практике коммунистическая революция оказалась раз-рушением не очень развитого, но сложившегося в "европейском" обличий русского капитализма, оказалась возвращением к состо-яниям, гораздо более первоначальным. Что это значит? Сложив-шийся капитализм и тем более социализм, если он начнет "осуществляться", суть формы "поздние", имеющие немало шансов явиться зенитом, быть может, началом упадка, "александрийством" европейского мира. Но именуя себя "социалистической", Россия в судьбах революции определеннее, чем "буржуазные" страны, откло-нилась, ушла от социализма. В гораздо большей степени, чем пяти-летие перед тем, Россия стала деревенской. В порядке же процессов "капиталистических"оказалась в стадии "первоначального накопле-ния". Насколько мы можем представить себе социальные формы современного русского уклада, мы видим в нем, в перспективе ис-торических сближений, черты раннего капиталистического строя (чего-то вроде капиталистического Sturm und Drang Periode Период штурма и натиска (нем.). - Ред. ан-глийского XVIII века), строя, только что складывающегося, с безза-стенчивыми "рыцарями наживы" в качестве "героев времени", с не-ограниченно долгою продолжительностью рабочего дня, низкими заработками рабочих. И эти черты сочетаются с чертами чуть ли не "раннего средневековья". Иной не подыщешь аналогии произошед-шему в России превращению многого, что было "городским", в "деревенское", "опрощению" жизни, возросшему значения общины. Во всяком случае, до "александрийства" очень и очень далеко. Если в смысле экономическом Россию дореволюционную можно сопо-ставлять с "Европой", ныне она оказывается, в иной исторической плоскости. Возможно, что изменения эти, делая русский хозяй-ственный строй более "первобытным" и тем самым менее устойчи-вым в отношении чужестранных воздействий, скажутся, на долго, на коротко ли, неблагоприятным образом на экономической само-стоятельности страны. Но возможно также, что смена "поздних" экономических форм строем более "раннего" склада выступит в оп-ределенный момент потенцией положительной: можно думать, что смена эта - не только знак разрушения, но выявление дремавших энергий и в качестве такового - предварение всплеска русской пред-приимчивости и силы.

Сила слабых

В настоящее время развертывается событие мирового значения, подлинную сущность и последствия которого даже самым про-зорливым не угадать.

Событие это -- Русская Революция, но не в ее социально-политическом смысле и значении, а в ее национально-метафизиче-ской сущности. Как явление порядка социально-политического, она, вероятно, подчиненно протекает по руслу революционной законности. Тайна -- в ее национально-мировом итоге.

Не коммунистической только заразы боится Запад, когда пытается окружить Россию заставами. Европа поняла, правда, не отчетливо а не уверенно, скорее ощутила, грядущий итог Русской Революции и уже содрогнулась перед ним и приняла меры защиты. Она поняла, что итог этот определится не революционной энергией русского коммунизма, а историческим предопределением всего русского народа. Поняла, что на глазах у всех вырастает и крепнет прежняя Европейская провинция, с которой неминуемо придется сразиться, которая даже первая, не дожидаясь высокого вызова,-- обрушится зойной обличения, укора и гнева на свою недавнюю и, казалось, вечную метрополию.

Россия была великодержавной, никогда не будучи государствен-ной. Государственный навык всякого народа определяется равнодей-ствующей государственной сознательности всех индивидуумов, его составляющих. Великодержавность есть предопределенная потенция властности, размаха и разлива всей народной сущности. Это бессознательное ощущение мощи, это удельный вес всей народной массы, вытесняющей, раздвигающей собою окружающую среду. Это -- невольное самоутверждение, droit sacreСвященное право (лат,).

собственного бытия.

Евразийство или большевизм?
Сходство между большевизмом и евразийством является только внешним. Евразийство призывает все народы мира освободиться от влияния романо -- германской культуры и вновь вступить на путь выработки своих национальных культур. При этом евразийство признает, что влияние романо -- германской культуры особенно усиливается благодаря экономическому господству так называемых «цивилизованных» над «коло-ниальными» народами, и потому призывает к борьбе за осво-бождение и от этого экономического господства. Но эта эко-номическая эмансипация не представляется евразийству как самоцель, а лишь как одно из непременных условий освобождения от романо -- германской культуры, освобождения, кото-рое немыслимо без одновременного укрепления основ нацио-нальной культуры и дальнейшего самостоятельного развития этой последней. Большевики во всех этих вопросах преследуют прямо противоположные цели. Они только играют на нацио-налистических настроениях и самолюбии азиатских народов и рассматривают эти чувства лишь как средства для поднятия в Азии социальной революции, которая должна не столько уп-разднить экономическое засилье «цивилизованных» держав, сколько способствовать водворению коммунистического строя с той особой «пролетарской» культурой, которая по существу антинациональна и построена на самых отрицательных эле-ментах той же европейской цивилизации, доведенных до ка-рикатурной крайности. Под личиной поощрения азиатского национализма в большевизме скрыто то же нивелирующее «цивилизаторское» культуртрегерство, и притом в гораздо бо-лее радикальной форме, чем у романо -- германских колони-альных империалистов. Не к созиданию подлинно -- национальных культур, преемственно связанных с историческим прошлым, а к национальному обезличению и разрушению всяких национальных основ хотят большевики привести все народы Азии и Россию.

Резюмируя, можно сказать, что большевизм есть движе-ние разрушительное, а евразийство -- созидательное. Оба движения полярно противоположны, и никакое сотрудниче-ство между ними немыслимо. Эта противоположность между большевизмом и евразийством не случайна, а коренится в глубинной сущности обоих движений. Большевизм -- движе-ние богоборческое, евразийство -- движение религиозное, богоутверждающее. Есть глубокая внутренняя связь между воинствующим отрицанием Творца и неспособностью к под-линному, положительному творчеству, между кощунственным отвержением божественного Логоса и рационалистическим утопизмом, противоречащим естественной природе жизни. Но природа не допускает чистого разрушения. Она властно тре-бует творчества, и все, неспособное к положительному твор-честву, рано или поздно обречено на гибель. Большевизму, как всякому порождению духа отрицания, присуща ловкость в разрушении, но не дана мудрость в творчестве. А потому он должен погибнуть и смениться силой противоположной, богоутверждающей и созидательной. Будет ли этой силой евра-зийство -- покажет будущее. Но, во всяком случае, ни рес-таврационная идеология, подменивающая творчество починкой и восстановлением разрушенного в его старом виде, ни на-родничество, столь же слепое, как и большевизм, к Богом установленным положительным задачам культурного строи-тельства и столь же зараженное упадочными идеологиями вырождающейся европейской цивилизации, признаками под-линного положительного творчества не обладают. Положи-тельное значение большевизма, может быть, в том, что, сняв маску и показав всем сатану в его неприкрытом виде, он многих через уверенность в реальности сатаны привел к вере в Бога. Но, помимо этого, большевизм своим бессмысленным (вследствие неспособности к творчеству) ковырянием жизни глубоко перепахал русскую целину, вывернув на поверхность пласты, лежавшие внизу, а вниз -- пласты, прежде лежавшие на поверхности. И, быть может, когда для созидания новой национальной культуры понадобятся новые люди, такие люди найдутся именно в тех слоях, которые большевизм случайно поднял на поверхность русской жизни. Во всяком случае, степень пригодности к делу созидания национальной культуры и связь с положительными духовными основами, заложенными в русском прошлом, послужат естественным признаком отбора новых людей. Те созданные большевизмом новые люди, ко-торые этим признаком не обладают, окажутся нежизнеспо-собными и естественно погибнут вместе с породившим их большевизмом, погибнут не от какой-нибудь интервенции, а от того, что природа не терпит не только пустоты, но и чистого разрушения и отрицания и требует созидания, творчества, а истинное, положительное творчество возможно только при утверждении начала национального и при ощущении религи-озной связи человека и нации с Творцом вселенной.

Надежда на лучшее
Евразийство было заметным культурно -- литературным явлением 20 --30 --х годов. Оно оказало определенное влияние на литературный процесс русского зарубежья, что не всегда признавалось его оппонентами и критиками.

«Хочется верить, что найдутся люди с подлинно государственным мышлением, которые могут не только оце-нить евразийскую теорию по достоинству, но и сумеют реа-лизовать эти идеи на практике.

Конечно, нельзя считать евразийство неким универсаль-ным учением, дающим ответы на все вопросы жизни. Но даже если в какой -- то степени согласиться с Г.Флоровским, что в евразийстве преобладает «правда вопросов» над «правдой от-ветов», то и в этом случае остается удивляться, насколько верно и точно эти вопросы поставлены. Именно это позволяет надеяться, что значение евразийства как живой национальной идеологии в будущем будет все больше возрастать.» Сергей Ключников

Славянофиллы и западники - «точки соприкосновения»
П. ТОРОПЫГИН П. Я. ЧААДАЕВ И И. В. КИРЕЕВСКИЙ
Одним из важнейших эпизодов предыстории славянофильства и западничества является диалог Чаадаева и И. Киреевского в начале 1830-х гг. Идеи, выраженные Чаадаевым в "Философических письмах", оказали существенное влияние на направление журнала И. Киреевского "Европеец" и, прежде всего, на его программную статью "Девятнадцатый век". Мысль Чаадаева об отличном от европейского пути развития России, пафос необходимости перемен в русской жизни через приобщение к западной культуре объединяют "Девятнадцатый век" с I "Философическим письмом".

Это воздействие было проанализировано А. Койре . Э. Мюллер, не отрицая преемственности, отмечает различие идейных источников: для автора I "Философического письма" наиболее актуален Бональд, для И. Киреевского - Гегель. Э. Глизон, корректируя Койре и Мюллера, приходит к выводу о том, что о прямом влиянии в данном случае говорить наивно, хотя и отмечает общность проблем и аргументации обоих мыслителей.

Все исследователи проблемы исходили из презумпции того, что в отношениях Чаадаева и И. Киреевского осуществлялось одностороннее влияние Чаадаева на своего ученика. Но любой диалог, в том числе и учителя с учеником всегда, хотя бы в малой степени, представляет собой взаимовлияние. В данном случае это особенно важно. Чаадаев в отношениях с учениками всегда стремился к полноте духовной власти. Но в рассматриваемый период И. Киреевский был уже сформировавшимся мыслителем с собственными концепциями, с багажом философских знаний, привезенных из Европы. Не отрицая очевидного влияния Чаадаева на И. Киреевского, заметим, что этот факт затеняет обратное воздействие. Это воздействие проявилось в передаче И. Киреевским Чаадаеву гегелевской идеи эстафетности прогресса. По Гегелю, всемирная история движется с Востока на Запад. Цель истории - прогресс в сознании свободы в разное время осуществлялся в восточном мире, в римском, и, наконец, германском мирах. Идея эстафетности пронизывает гегелевский курс лекций по философии истории, но упоминаний о предназначении России в нем нет. Тем не менее, еще в 1821 году Гегель в письме барону фон Икскюлю, своему ученику из России, писал о великой миссии России, приходящей на смену изжившим себя европейским государствам. И. Киреевский мог познакомиться с философией истории Гегеля в 1830 г., когда слушал его лекции в Берлине, беседовал с философом и его учениками.

Характерен состоявшийся в Берлине спор И. Киреевского с драматургом Раупахом на тему о том, "есть ли у русских энергия". Раупах отрицал наличие этой энергии, но ученик Гегеля Э. Ганс поддержал Киреевского, отражая этим, возможно, и взгляды своего учителя. Не исключено, что именно в ходе этой дискуссии И. Киреевскому стали известны идеи Гегеля о назначении России. Но еще ранее, до поездки в Германию, И. Киреевский высказал в "Обозрении русской словесности 1829 года" мысли, сходные с гегелевскими мыслями о России. В конце статьи И. Киреевский с пафосом пишет о "Надежде и Мысли о великом назначении нашего отечества". И. Киреевский замечает, что "Россия рождалась, когда другие государства уже заканчивали круг своего умственного развития и, где они остановились, мы начинаем. […] Взгляните теперь на все европейские народы: каждый из них уже совершил свое назначение […] уже не один не живет отдельной жизнью: жизнь целой Европы поглотила самостоятельность всех частных государств. Но для того, чтобы целое Европы образовалось в стройное, органическое тело […] нужен народ, который бы господствовал над другими своим политическим и умственным перевесом" [курсив И. Киреевского - П. Т.]. Таким народом, по мнению автора статьи, может и должен быть русский народ, перенимающий эстафету лидерства из рук европейских народов, у которых наступил "упадок силы" .

Но окончательную формулировку эта мысль нашла в статье "Девятнадцатый век". Эта формулировка несет явные следы влияния гегелевской философии истории. Свою концепцию духовной истории И. Киреевский дает в конце статьи: "Просвещение человечества, как мысль, как наука развивается постепенно и последовательно. Каждая эпоха человеческого бытия имеет своих представителей в тех народах, где образованность процветает полнее других. Но эти народы до тех пор служат представителями своей эпохи, покуда ее господствующий характер совпадает с господствующим характером их просвещения. Когда же просвещение человечества, довершив известный период своего развития, идет далее и, следовательно, изменяет характер свой, тогда и народы, выражавшие сей характер своей образованностью, перестают быть представителями всемирной истории, их место заступают другие <…> просвещение каждого народа измеряется единственно его участием в просвещении всего человечества <…> Ибо просвещение одинокое, китайски отделенное должно быть и китайски ограниченное: в нем нет жизни, нет блага <…>".

Страницы: 1, 2, 3