РУБРИКИ

Лингвокультурологический аспект фразеологизмов как объекта перевода

   РЕКЛАМА

Главная

Бухгалтерский учет и аудит

Военное дело

География

Геология гидрология и геодезия

Государство и право

Ботаника и сельское хоз-во

Биржевое дело

Биология

Безопасность жизнедеятельности

Банковское дело

Журналистика издательское дело

Иностранные языки и языкознание

История и исторические личности

Связь, приборы, радиоэлектроника

Краеведение и этнография

Кулинария и продукты питания

Культура и искусство

ПОДПИСАТЬСЯ

Рассылка E-mail

ПОИСК

Лингвокультурологический аспект фразеологизмов как объекта перевода

Лингвокультурологический аспект фразеологизмов как объекта перевода

84

Оглавление

Введение

1. Лингвокультурологические свойства слов и фразеологических единиц

1.1 Контекстно обусловленное слово как образец лингвокультурологических исследований

1.2 Поэзия серебряного века как объект лингвокультурологических описаний

1.3 Культура личности в лингвокультурологии: манифестации и отражение перспектив

1.4 Переводческие трансформации как средство познания лингвокультурологической ценности слов и фразеологических единиц

2. Лингвокультурологический аспект фразеологизмов как объекта перевода

2.1 Свойства личности в аспекте ее семантических характеристик (на материале фразеологизмов)

2.2 Фразеологизмы как составляющие перифраз при переводе (на материале английского и русского языков)

2.3 Фразеологические эквиваленты в переводных текстах: содержание и структура

2.4 Национально-культурная специфика английских и русских слов (сопоставительный аспект)

Заключение

Библиографический список

Введение

В традиционно ориентированной лингвистике в настоящее время постоянно ставятся и формируются такие проблемы и задачи, которые уже не могут быть решены укоренившимися в науке средствами и методами, а требуют применения синкретичных логико-лингвистических, психолингвистических, социолингвистических способов исследования лингвистики текста. На наш взгляд, и лингвокультурология как особое направление анализа вызвано к жизни именно такой постановкой вопроса. Гуманизация современной науки о языке выдвигает на первый план проблемы, связанные с коммуникативной личностью, говорящим и воспринимающим речь человеком. Исходным здесь, таким образом, является понимание языковой личности "как совокупности способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений" (Ю.Н.Караулов).

Анализ динамического существования науки актуален, весьма сложен и требует выработки целостной системы критериев для определения оправданности одних языковых изменений в тот или иной исторический период и недопустимости других. Научные сведения о языке (наряду со сведениями других наук) и методологические принципы, лежащие в их основе, формируют научное мировоззрение человека, его понимание того, как устроен язык; они служат базой гуманитарного образования, основой языковой культуры личности. Вместе с тем понятие языковой культуры неразрывно связано с понятиями ценности, значимости языка как феномена и атрибута культуры, носителем которой является участвующая в коммуникации личность. Культурологическая значимость языка, понимание того, что в нем отражается картина мира, вся человеческая жизнь, пропущенная через человеческое сознание, находят свое выражение на разных уровнях языковой системы.

Языковая культура личности формируется при взаимодействии феноменов "культура языка" и "культура речи". В ее основе лежат знания норм письменной и устной речи, смысловых и выразительных возможностей системы, изучение образцовых художественных, публицистических и некоторых других риторических текстов, принадлежащих классикам.

При анализе языковых средств вырабатывается художественное мышление и художественный вкус языковой личности. Культура речи - это в ряду многих составляющих умение пользоваться выразительными средствами языка; черты языковой личности определяются не только количеством, но и качеством прочитанного; свойства создаваемых речевых произведений детерминированы основными характеристиками регулярно перерабатываемых текстов.

Несмотря на постоянное и пристальное внимание лингвистов, психологов, этнографов к проблемам языковой личности, в том числе в аспекте ее лингвокультурологических характеристик (Ю.Д. Апресян, М.М. Бахтин, В.П. Белянин, Н.А. Бердяев, Г.И. Богин, Г.А. Бондарев, Л.Ю. Буянова, Е.М. Верещагин, Б.М. Гаспаров, Н.Л. Грейдина, Л.А. Исаева, В.И. Карасик, Ю.Н. Караулов, В.Г. Костомаров, Г.П. Немец, С.П. Мамонтов, Ю.С. Степанов, А. Вежбицкая, Д. Зиглер, Й. Хёйзинга, Л. Хьел), они еще не решены с достаточной степенью полноты и конкретности. Отсутствие строго описанной системы лингвокультурологических характеристик языковой личности на разных уровнях реализации не способствует выявлению и осмыслению ее составляющих в каждом конкретном случае. По-видимому, попытки современной теоретической лингвистики решить проблемы языковой личности традиционными грамматическими средствами не перспективны, так как содержательные и аксиологические сущности этой структуры могут быть выявлены только при комплексном их освещении, т. е. с учетом влияния со стороны таких областей знания, как лингвострановедение, психолингвистика, социолингвистика, этнолингвистика, и в первую очередь лингвокультурология. Развернутое исследование означенных проблем в лингвистической науке не осуществлялось, чем и определяется актуальность данной работы. Научная новизна работы состоит в определении статуса лингвокультурологических описаний языковой личности в ряду ее других характеристик, в выявлении национальных, социальных и политических аспектов русской языковой личности, специфики их взаимодействий и взаимовлияний, в описании языковой картины мира именно в лингвокультурологическом аспекте.

Объектом исследования избрана языковая личность в исторической перспективе, в художественном тексте с точки зрения национальных особенностей мышления.

Предметом исследования являются, во-первых, лингвокультурологические свойства слов и фразеологических единиц, определяющие специфику языковой личности, и, во-вторых - переводческие трансформации как средство познания лингвокультурологической ценности слов и фразеологических единиц.

Основная цель работы -- рассмотрение нравственных аспектов в лингвокультурологическом подходе к явлениям языка, определяющим специфику формирования и области компетенции языковой личности. В связи с этим ставятся конкретные задачи дипломного исследования:

1) определение места лингвокультурологии в отечественной лингвистической и философской традициях и выявление источников ее формирования;

2) выяснение специфики прозаических и поэтических текстов с точки зрения их лингвокультурологических характеристик;

3) описание лингвокультурологических свойств языковой личности в аспекте пространственно-временных характеристик;

4) представление составляющих русского национального характера с точки зрения их лингвокультурологических свойств;

5) выведение лингвокультурологических свойств слов и ФЕ при переводе их с английского языка на русский;

Материалом для исследования послужили прозаические и поэтические художественные тексты русской и английской литературы XIX-XX вв., тексты религиозной, христианской, православной тематики. Православная религия-при этом рассматривается как составная часть русской культуры в ее взаимодействии с другими областями деятельности человека. Для анализа отобраны тексты, в которых свойства автора как языковой личности проявляются достаточно рельефно, а лингвокультурологические параметры их составляющих отражают роль рассматриваемых речевых произведений в формировании логико-семантической и прагматической структур языковой личности автора и читателя. Картотека, составленная по художественным и религиозным текстам, насчитывает около 6,5 тысяч единиц. Основным методом исследования избран описательно-сопоставительный метод синхронного анализа лингвистических образований, формирующих лингвокультурологическую аспектность языковой личности; метод функционального анализа языковых единиц, определяющих лингво-культурологический статус языковой личности. Приемы лингвистического наблюдения применяются при отборе исследуемых слов и фразеологических единиц в которых свойства языковой личности проявляются настолько, что могут служить предметом лингвокультурологических описаний. Приемы контекстуального анализа использованы для определения лингвокультурологической значимости религиозных и художественных текстов при формировании образа автора и образа читателя; классификация и систематизация - при выяснении национально-культурной специфики английских и русских слов и ФЕ; приемы компонентного анализа - при выявлении способов лингвистических отражений времени и пространства в сопоставляемых языках; приемы статистической характеристики - при выведении типов герменевтических трактовок языковой личности. Различные лингвофилософские концепции, трактовки языковой личности рассматриваются через призму их адекватности реальным естественно-языковым характеристикам языковой личности.

1. Лингвокультурологические свойства слов и фразеологических единиц

1.1 Контекстно обусловленное слово как образец лингвокультурологических исследований

Средневековая традиция русской культуры характеризуется двойной моделью религиозной и светской письменности. Каждая модель имела соответствующий статус, степень авторитетности конкретное назначение. Церковная литература рассматривалась как безусловно истинная. В пределах данной культуры писатель был не создателем, а носителем высшей истины. В этой связи возрастало значение нравственного аспекта. Характерной для религиозной традиции была функция пророческая.

В литературе XVII в. происходит трансформация традиций религиозной письменности. Наблюдается тенденция преодоления мистического ореола создания слова человеческого, которое может быть подвергнуто проверке и критике. Подобная тенденция характерна в общем для западноевропейских культур. Иная картина вырисовывается для русской культуры, точнее русской лингвокультуры, поскольку несоответствия области культуры русской по сравнению с западноевропейскими культурами относятся именно к области языковой культуры. По этому поводу Ю.М.Лотман подчеркивает «принципиально различное отношение в обществе к труду художника, архитектора, актера и т.д., с одной стороны, и к творчеству поэта - с другой" [134. С. 347]. В пределах западноевропейской культуры XVII в. поэт и другие деятели искусств находились в одном ряду, имели одинаковый статус. А в русской культурной традиции XVII в. музыкант, архитектор, живописец считались людьми "низких" занятий, поскольку это были профессии для вольноотпущенников, крепостных и иностранцев. Данные профессии были ближе к ремеслу наряду с поваром и парикмахером). Поэт же в России -- человек благородного занятия, поэтому поэзия в социальном отношении закрепилась за благородным сословием. В XIX в. поэзия - "язык богов" - становится монополией дворянства, превращается в язык Бога. В русской лингвокультуре поэты - пророки, прорицатели. Поэт - носитель высшей истины, поскольку слово его даровано свыше. Его слово наделено особой авторитетностью, оно уже есть Слово.

В этих условиях «Дихотомия "поэзия-проза" как бы замещает средневековое "церковнославянский язык - русский язык"» [134. С. 367]. При этом происходит процесс отделения поэзии от государства, и со временем она превращается в самостоятельную, а затем и в противостоящую силу. Поэзия приобретает статус духовного авторитета. Нивелирование русской церкви в петровский период способствует развитию и росту культурной ценности поэзии. Вместе с тем поэзия берет на себя функции распространения религиозных представлений. В целом национальная модель не изменяется. Изменения компенсируются перераспределением функций.

Исторический подход явно подчеркивает особое развитие классического периода в истории русской литературы. Это - эпоха, отличающаяся от предыдущего и от последующего периодов в развитии русской классической литературы. В данный период отмечаются динамические и противоречивые тенденции. Эта эпоха охватывает огромный исторический период между Пушкиным и Чеховым. Она рассматривается и воспринимается как единое целостное явление органического единства. В этот период русская литература становится мировой литературой. Ю.М. Лотман в развитии русской литературы классического периода отмечает два существенных момента, два типа самосознания культуры: «…осознания себя как процесса эволюционного и осознания себя как процесса взрывного. Это оказывает обратное влияние на развитие и придает ему исключительно усложненный характер" [134. С.381]. Как полагает Лотман, русскую литературу и культуру в целом характеризует самосознание в терминах «взрыва и резких перемен катастрофического характера". Русская культура классического периода, рассматриваемая как органическое единство, вместе с тем внутри себя разграничивается на основе различных структурных модусов с бинарной и тернарной системами.

Бинарная структура предполагает деление на положительное и отрицательное, добро и зло, греховное и святое. Бинарная система представлена творчеством Лермонтова, Гоголя, Достоевского. Размышляя над творчеством Ф.М. Достоевского, Д.С. Лихачев сравнивает мировидение Достоевского с готической вертикалью: "Верх и низ жизни, бог и дьявол, добро и зло, постоянные устремления его героев снизу вверх, социальный разрез общества с его низами и "высшим светом", бездны и небо в душе героев - все это располагается по вертикали и может напоминать готическое построение того мира, который изображал Достоевский" [125. С. 240].

Тернарная модель включает в себя бинарную структуру с дополнением экзистенциального мотива: мир добра, мир зла и мир, характеризующийся признаком существования и не имеющий однозначной моральной оценки.

Между добром и злом находится пространство существования, мир жизни. Эта модель начинается от А.С. Пушкина, находит свое продолжение в творчестве Л.Н. Толстого и завершается творчеством А.П.Чехова. "Тернарная модель, - отмечает Ю.М. Лотман, - создает в русской литературе возможность - оправдания жизнью и вносит, рядом с религиозно-этической оценкой нравственности, ее эстетическую и философскую оценку, представление о том, что бытие нравственно по своей природе, а зло есть уклонение от природы бытия. Отсюда -- характерная для русской литературы XIX в. мысль об искажении благородной сущности человека и представление о социальном как о вторжении созданного человеком зла в благородную сущность человеческой личности" [34. С. 386]. Модель эта имеет глубоко национальную сущность.

Механизм действия тернарной модели таков: в отличие от бинарной, она движется не от модели к реальности, а наоборот, от реальности к модели. При сравнении прозы Ф.М.Достоевского и Л.Н.Толстого выявляется различное действие моделей - бинарной и тернарной: "У Достоевского идеологический замысел иллюстрируется реальностью, у Толстого -- реальность вступает в конфликты с идеологической схемой и всегда представляет нечто более богатое" [34. С. 187]. Бинарная модель может рассматриваться как идеальная модель, которая так или иначе вступает в конфликт с эмпирической реальностью. В тернарной модели присутствует диалектический механизм. Пушкинский этап (начало тернарной модели) представляется эклектичным. Однако подобная эклектичность - не результат соединения случайно собранных противоречий, а разнообразие бесконечных потенций развития. Чеховский период полагается исчерпывающим, имеющим итоговый характер, и путь от него был отмечен не продолжением и преемственностью, а взрывом и преодолением.

Ю.М. Лотман отмечает, что предложенная им схема есть лишь одна из возможных моделей развития литературы XIX в. Так, с одной точки зрения литературный процесс является жестко организованным, с другой - это движение, определяемое случайными обстоятельствами. С точки зрения читателя, литература -- бесконечный ряд завершенных произведений. С точки зрения самого писателя, его собственное произведение - это незаконченный текст, который он будет создавать до конца своих дней. Ю.М. Лотман, размышляя над русской литературой классического периода делает вывод о том, что она не представляется легко описываемой и моделируемой структурой, «подобно тому, как нельзя одну реку перейти дважды, нельзя один раз и навсегда изучить историю литературы: река меняется" [34. С.393]. Теоретический аспект лингвокультурологических вариантов в поэзии отражен в лингвопоэтическом направлении теории словесности в работах Б.А. Ларина [21], В.В.Виноградова [47], Г.О. Винокура [48], продолживших традиции А.А. Потебни [74], А.Н. Веселовского [76], а в структурно-семиотическом направлении представлен работами Ю.М. Лотмана [33], В.Н. Топорова [21] и др.

В книге "Мысль и язык" А.А. Потебня связывает поэтичность языка с понятием символизма: "Символизм языка, по-видимому, может быть назван его поэтичностью; наоборот, забвение внутренней формы кажется нам прозаичностью слова. Если это сравнение верно, то вопрос об изменении внутренней формы слова окажется тождественным с вопросом об отношении языка к поэзии и прозе, т.е. к литературной форме вообще" [74. С. 155].

А.А. Потебня охарактеризовал поэтическое произведение следующим образом: "Элементам слова с живым представлением соответствуют элементы поэтического произведения, ибо такое слово и само по себе есть уже поэтическое произведение". По словам ученого, "поэзия есть преобразование мысли посредством конкретного образа, выраженного в слове, иначе: она есть создание сравнительно обширного значения при помощи единичного сложного (в отличие от слова) ограниченного словесного образа (знака)" [74.С.71].

Это неполное определение. Как первичное создание поэтического образа, так и пользование им (вторичное создание) сопряжено с известным волнением, иногда столь сильным, что оно становится заметным постороннему наблюдателю: « Лицо его (импровизатора) страшно побледнело; он трепетал, как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он... отер платком высокое чело, покрытое каплями пота" (А.С. Пушкин)" [175. С.74-75]. А.А.Потебня считает поэзию, как и науку, лишь способом мышления, употребляемым взрослыми и детьми, цивилизованными и дикими, нравственными и безнравственными. Определение поэзии, по мысли ученого, "не должно заключать в себе никаких указок на содержание и достоинство образа" [74. С.74].

А.Н. Веселовский предлагает сравнительный подход к вопросу о языке поэзии и языке прозы. Говоря о различии между ними, он подчеркивает следующее: "Мы скажем, не обинуясь: язык поэзии с лихвой орудует образами и метафорами, которых проза чуждается; в ее словаре есть особенности, выражения, которые мы не привыкли встречать вне ее обихода, ей свойственен ритмический строй речи, которого за исключением некоторых моментов аффекта чуждается обыденная, деловая речь, с которой мы обыкновенно сближаем прозу" [42. С.85].

Поэтический язык А.Н. Веселовский характеризует как торжественный, возбуждающий удивление. В поэзии употребляются выразительные, конкретные слова, вызывающие ассоциацию. Ученый считает, что поэтический язык и язык прозы имеют одни и те же основы: ту же конструкцию, те же риторические фигуры, те же слова, эпитеты, метафоры, образы. Язык прозы рассматривается в качестве лишь противовеса поэтическому языку. "В стиле прозы, - пишет А.Н. Веселовский, - нет, стало быть, тех особенностей образов, оборотов, созвучий и эпитетов, которые являются результатом последовательного применения ритма, вызывавшего отклики, и содержательного совпадения, создававшего в речи новые элементы образности, поднявшего значение древних и развившего в тех же целях живописный эпитет"[42. С. 107].

Рассуждая о подъеме литературы в прозе в связи с усилением демократических интересов, А.Н. Веселовский предлагает осмыслить данный факт как "аристократизацию поэзии". Взаимодействие поэтического языка и языка прозы, согласно мнению ученого, вызывает вопрос психологического характера: «В прозе является не только стремление к кадансу, к ритмической последовательности падений и ударений, к созвучиям рифмы, но и пристрастие к оборотам и образам, дотоле свойственным лишь поэтическому употреблению… Язык поэзии инфильтруется в язык прозы; наоборот, прозой начинают писать произведения, содержание которых облекалось когда-то, или, казалось, естественно облекалось бы в поэтическую форму" [42. С.109], поскольку поэтический язык считается архаичнее языка прозы.

В противовес сказанному в формальном направлении считается, что работа поэтических школ сводится к накоплению и выявлению новых приемов расположения и обработки словесных материалов и, в частности, гораздо больше к расположению образов, чем к созданию их. Формальный подход на первый план выдвигает не результат, а сам процесс. Во главу угла ставится значение функционирования творческой лаборатории человека искусства.

Р.О. Якобсона поэтическое слово интересует во временном ракурсе: прошлое - настоящее - будущее. Говоря о новейшей русской поэзии, он подчеркивает следующее: "Каждый факт поэтического языка современности воспринимается нами в неизбежном сопоставлении с тремя моментами: наличной поэтической традицией, практическим языком настоящего и предстоящей данному проявлению поэтической задачей" [250. С.121]. Ученый считает, что развитие теории языка поэзии будет возможно лишь тогда, когда поэзия будет восприниматься с социальной точки зрения, что позволит создать « поэтическую диалектологию". Р.О.Якобсон вводит в интерпретацию "поэзии функциональный подход, рассматривая поэзию как "язык в его эстетической функции". Поэтический язык - это "мир эмоций, душевных переживаний, как "складочное место, куда сваливается все, что не может быть оправдано, применено практически, что не может быть рационализировано"[250.С. 124].

О.Н. Тынянов отмечает, что законы развития сюжета в стихе иные, чем в прозе. Поэтический язык и язык прозы отличаются также по восприятию и воспроизведению образа. Функция образа в них различна [222]. По мнению Б.А. Ларина, "мастерство словесных эффектов у поэта совсем другого рода и имеет совсем иное назначение, чем во всех остальных типах речи... ни в каком смысле недопустимо называть поэтическую речь «диалектом" (здесь имеет место полемика с положениями А.А. Потебни. -В.Т.) поэтической речи не свойственна замкнутость, недоступность непосвященным" [121. С. 162]. Б.А. Ларин в итоге признает продуктивность эстетического исследования, которое, как он полагает, "будет менее предвзятым". В.В.Виноградов считает науку о речи литературно-художественных произведений ступенью к науке о языке поэзии. "Поэтическая речь, - пишет ученый, - искомая величина, речь художественных произведений - данность. И только через исследование приемов словесной организации литературных произведений можно приблизиться к раскрытию поэтических форм языка вообще, чтобы замкнуть принципиальное выяснение их природы в особую дисциплину о поэтической речи" [47]. Рассуждая об образном строе лирики Пушкина. Г.В.Степанов подчеркивает, что "поэтические формулы" являются для поэта не только как данные, но и как заданные, побуждающие поэта к импровизации [204. С. 171]. В связи с этим ученый полагает, что в искусстве «смыслотворчество" реализуется как "образотворчество".

О разновидностях языка Г.О. Винокур говорит как о представлении различных функций языка. При этом одна и та же система языка может служить разным областям культуры, иметь различное жизненное назначение, «выражать различные модусы сознания". Язык, таким образом, представляется как материал логической мысли, науки. В этом случае срабатывает функция передачи смысла особого рода. Язык как материал искусства включает работу художественной функции: "Поэтическое произведение, разумеется, содержит в себе не просто язык, но прежде всего - мысли и чувства, выраженные в языке" [48. С.191].

В семиотической традиции тартуско-московской школы предлагается следующее соотношение в интерпретации поэзии и прозы: "...стихотворная речь (равно как и распев, пение) была первоначально единственно возможной речью словесного искусства. Этим достигалось "расподобление" языка, отделение его от обычной речи. И лишь затем начиналось "уподобление": из этого - уже резко "непохожего" - материала создавалась картина действительности, средствами человеческого языка -- строилась модель-знак. Если язык по отношению к действительности выступал как некая воспроизводя щая структура, то литература представляла собой структуру структур. То, что литературное произведение - органическая структура, определяет и решение вопроса о соотнесении поэзии и прозы" [133. С.72]. Подобного взгляда придерживается и В.Н. Топоров: "Происхождение «поэтической" функции неотделимо от происхождения самого языка, и "первоговорящий" был одновременно и "первопоэтом", поскольку сам выход в слово (область и статус до того неизвестные) образует обращение на сообщение ради самого сообщения...что и составляет суть "поэтической" функции» [221.С.213].

Ю.М. Лотман отмечает, что путь исследования словесности можно рассматривать как описание движения, идущего от поэзии к прозе как более сложной структуре. Следующий этап - этап вытеснения поэзии прозой. В дальнейшем поэзия и проза функционируют как самостоятельные, но коррелирующие художественные системы [133].

В итоге Ю.М. бЛотман подчеркивает, что проза (имеется в виду художественная) возникла на фоне конкретной поэтической системы как ее отрицание с реализацией так называемого минус-приема. При рассмотрении возможности взаимокорреляции поэзии и прозы уместным представляется вопрос о характере действия порождающих моделей. "Здесь совершенно ясно, - пишет Ю.М. Лотман, - что стиховая модель будет отличаться большей сложностью, чем общеязыковая (вторая войдет в первую), но не менее ясно, что моделировать художественный прозаический текст - задача несравненно более трудная, чем стихотворный" [133. С.83]. Ю.М. Лотман считает неверной постановку следующего вопроса: "Зачем нужна поэзия, если можно говорить простой прозой?", поскольку "проза не проще, а сложнее поэзии". Для изучения единой идейно-художественной природы словесного искусства Ю.М. Лотман предлагает структурный анализ стиха, который позволил бы преодолеть недостаток, заключающийся в попытках "перекинуть мостики между двумя независимыми системами" [33. С.85].

XX в. дал России поэта, "судьба и весть" которого отличаются масштабностью, не вызывающей сомнения. Творчество Осипа Мандельштама не вписывается в академические рамки: "Прописать бесприютную тень бесприютного поэта в ведомственном доме отечественной литературы, отвести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться - самая пустая затея, - размышляет С.С. Аверинцев. - Уж какой там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы. Что касается литературы, не будем забывать, что в его лексиконе это слово бранное..." [1.С. 189--190].

1.2 Поэзия серебряного века как объект лингвокультурологических описаний

Пожалуй, ни в одной культуре, кроме русской, нет такого количества литературных отступников", составляющих неформальный пантеон писателей и поэтов. Символично, что время рождения этой творческой плеяды поэтов представляет собой непрерывный ряд отметин на временной оси: 1889 - год рождения Анны Ахматовой, 1890 - Бориса Пастернака, 1891 - Осипа Мандельштама, 1892 - Марины Цветаевой.

С.С. Аверинцев, желая представить целостную картину, следующим образом характеризует творчество Мандельштама: "Несогласуемые между собой, не сводимые воедино представления о Мандельштаме - словно проекции трехмерного тела на плоскость...Чтобы получить три измерения, восставляют к прямой перпендикуляр, проводят через две прямые плоскость, а затем восставляют новый перпендикуляр, на сей раз - уже к плоскости. Поэзия, по Мандельштаму, - пространство даже не трехмерное, а четырехмерное. Можно понять, что поэт только и занимается восставлением "перпендикуляров", что он весь - поперек и наперекор самому же себе ("себя губя, себе протиивореча...") и что это - не только от странностей психологии, от извилин биографии, но прежде всего потому, что иначе ему не освоить полноты измерений своего мира" [1. С. 192].

Как свидетельствует С.С.Аверинцев, последовательная художническая воля Мандельштама далека от демонстративного вызова. Вначале творческого пути это проявляется как некое отрицание. По словам К. Брауна и Н.А. Струве, у раннего Мандельштама отмечалось "преизобилие" отрицательных эпитетов (небывалый, невыразимый, неживой, недовольный, неизбежный, ненарушаемый, неожиданный, нерешительный, неунывающий, неутоленный, неутолимый, бесшумный, безостановочный), которые внутри стиха приобретают особую силу: От неизбежного

Твоя печаль,

И пальцы рук

Неостывающих,

И тихий звук

Неунывающих

Речей...

Отрицание при этом выполняет функцию утверждения:

...Но люблю мою бедную землю,

Оттого, что иной не видал...

Подобное явление свойственно также мироощущению Марины Цветаевой:

Мне нравится, что вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не вами...

Для техники и образности Мандельштама характерно господство аскетической сдержанности, в них нет редких, звонких, изысканно-богатых рифм, как у Вячеслава Иванова. Аскетичность проявляется также в осторожном употреблении имени, имени собственного: "Легче камень поднять, чем имя твое повторить" (поэтическая вера Мандельштама). "Любое имя, - указывает С.С. Аверинцев, - как бы причастно у него библейскому статусу имени Божия, которое нельзя употреблять всуе. Установкой на субстанциональный характер акта именования исключено расточительное употребление "экзотических" имен для декоративных целей, как это было обычным у Брюсова или Волошина" [1. С.20 1-202].

Размышляя о творчестве Мандельштама, С.С.Аверинцев проводит параллели, сравнивая его с символистами: "Символизм немыслим без своей религиозной претензии. Символисты легко приступали к штурму верховных высот мистического восхождения; "новое религиозное сознание" было лозунгом их культуры. Старые критерии для отличения христианского от антихристианского или хотя бы религиозного от антирелигиозного отменялись, новых не давалось, кроме все того же: "гори!" Поэтому для символизма в некотором смысле все - религия, нет ничего, что не было бы религией. Акмеисты же, напротив, восстанавливают святость сакрального слова, устанавливая своеобразное табу. Мандельштам и Ахматова выражают "протест против инфляции священных слов" [1. С. 2 18-2 19]. Парадоксально для творчества Мандельштама то, что его "матовый" стих и негромкий голос произвели столь громкий резонанс в русской культуре и литературе XX столетия. В завершение своих размышлений о творчестве Мандельштама С.С. Аверинцев отмечает, что это -- "не беспроблемный симбиоз, в котором эксцессы рассудочности мирно уживаются с эксцессами антиинтеллектуализма. Это действительно противоречие, которое "остается глубоким, как есть». И установка "смысловика", и жизнь "блаженного, бессмысленного слова" остаются, оспаривая друг друга, неожиданно меняясь местами. Поэтому Мандельштама так заманчиво понимать - и так трудно толковать" [1. С.273]. Характеризуя фундаментальное значение творчества мастеров художественного слова, В.Н.Топоров подчеркивает зыбкость границ между прозой и поэзией, выявляя то универсальное начало, которое обеспечивает целостность сущего и творимого: " Ввиду тех решающих преобразований, которые привели в творчестве Ахматовой (и Мандельштама) к существенному изменению границ между прозой, поэзией и внеположенным миром, поэтическое пространство текста оказалось предельно углубленным и расширенным, его мерность увеличилась, оно приобрело тот статус неопределенности и многозначности, который лишает текст окончательности, законченности смысловых интерпретаций и, наоборот, делает его "открытым", постоянно пребывающим in statu nascendi и поэтому способным к улавливанию будущего, к подстраиванию к потенциальным ситуациям" [цит. по: 7. С. 672-673].

1.3 Культура личности в лингвокультурологии: манифестации и отражение перспектив

Язык, как и любое другое общественное явление, находится в процессе постоянного развития. Однако процесс развития языка не характеризуется особой быстротой. Иначе скоростные изменения в языке привели бы к нарушению взаимопонимания между поколениями. Языковые изменения стали ощутимыми при появлении письменности, которая выполняла фиксирующую и манифестирующую роль. И.Г. Добродомов, оспаривая широко распространенное мнение о том, "что быстрее всего изменяется словарь языка, медленнее его грамматика и еще медленнее - звуковой строй", уточняет: "...если, перевести эти изменения из абсолютных показателей в относительные, то при громадном числе словарных единиц любого языка (десятки и сотни тысяч), значительном количестве грамматических явлений (сотни и тысячи) и скромном инвентаре фонетических средств (десятки) оказывается, что темпы исторических изменений лексики, грамматики и фонетики языка не столь уж резко отличаются друг от друга. Эти соображения скорее говорят в пользу равномерности изменений на всех уровнях языковой структуры, хотя эта равномерность не сразу бросается в глаза, будучи затемнена хотя и приблизительными, но абсолютными числовыми показателями, которые выравниваются при переходе к показателям относительным" [82. С.313].

На диалектику языковых изменений указывает А.Ф. Лосев. Он отмечает, что во все периоды развития язык сохраняет свою целостность, свое единство: «Эти отдельные периоды, во-первых, содержат в себе нечто общее, без чего язык потерял бы свое народное и национальное единство; и, во-вторых, всем этим периодам свойственно нечто специфическое, без чего семантика каждого слова перестала бы быть историческим явлением, превратилась бы в абстрактное понятие" [цит по: 8. С.313].

Лексикографические теоретические проблемы на современном этапе развития лингвистической науки связываются с понятиями "художественный концепг" [12], "концептосфера" [127] и "концептуарий" [207]. Филологический концептуализм в русистике имел свое рождение в работах С.А. Аскольдова, рассматривающего проблему концепта в ракурсе художественного слова: "Проблема концептов и проблема художественного слова имеют не только точки соприкосновения, но в основании положительно совпадают. И тут и там мы имеем одно и то же загадочное явление. Слова в одном случае, не вызывая никакого познавательного "представления", понимаются и создают нечто, могущее быть объектом точной логической обработки, случае слово, не вызывая никаких художественных "образов", создает художественное впечатление, имеющее своим результатом какие-то духовные обогащения. Что это за туманное "нечто", в котором в области знания всегда, а в искусстве слова в значительной мере заключается основная ценность? В проблеме познания это "нечто" носит название "концепта", под которым надо разуметь два его вида: "общее представление" и "понятие". В проблеме искусства это "нечто" пока не связано с четким термином. Мы будем называть его "художественным концептом" с полным сознанием имеющихся в данном случае существенных отличий. Концепты познавательного характера только на первый взгляд совершенно чужды поэзии. На самом же деле они словно подземными корнями питают своими смысловыми значениями иррациональную и неопределенную стихию поэтических слов и приемов. Далее, какой бы индивидуальностью ни были проникнуты значения художественных слов, в них всегда заключена та или иная общность. Их разнообразные смысловые значения имеют всегда несколько общих точек пересечения. И в этом отношении все художественные восприятия имеют характер концептов, хотя и лишенных логической устойчивости" [12. С.268].

С.А. Аскольдов предлагает три понимания концептов: идеалистический и интуитивный с выражением именно субъективной точки зрения человека на предметы; номиналистический с признанием общей значимости индивидуальных представлений; концептуальный, однако "концептуализм обыкновенно дальше утверждения существования концептов в человеческом уме не идет, и природа их до сих пор остается в достаточной мере загадочной". Существенной стороной познавательных средств концептов объявляется функция заместительства".

Концептуализм определяется через понятия "творческое", "родовое" и «единство сознания", что весьма важно для лингвокультурологического подхода: Мысль есть нечто императивное и творческое. Подходя к конкретностям с точки зрения определенного мысленного интереса, она сама определяет группу конкретностей, которая ей интересна и сама же создает "родовое" из одинаковости интереса к чему-то одинаковому во многом. Единство родового заключено в единстве точки зрения. А единство точки зрения заключено в единстве сознания.

Различая познавательные и художественные концепты, С.А. Аскольдов указывает на их специфику: "К концептам познания не примешиваются чувства, желания, вообще иррациональное. Художественный концепт чаще всего есть комплекс того и другого, т.е. сочетание понятий, представлений, чувств, эмоций, иногда даже волевых проявлений. Было бы ошибочно утверждать, что какая-нибудь психологическая категория является для художественных концептов заведомо посторонней. Напротив, наблюдая за развитием художественной восприимчивости, мы можем заметить, что она растет вместе с ростом всех духовных способностей" [12. С.274].

В фундаментальной работе "Ожидающая культура" Г.А. Бондарева русская история и культура трактуются с точки зрения философско-антропософских позиций, на основании детального исследования огромного материала, отражающего русское бытие на протяжении тысячелетий.

Антропологический подход предполагает изучение языка в тесной связи с сознанием и мышлением человека, его культурной и духовной жизнью.

Возникшая как реакция на механистическую концепцию языка XVII-XVIII вв., а также на логические концепции, лингвистическая концепция Гумбольдта опирается на идеи И. Гердера о природе и происхождении языка, о взаимосвязи языка, мышления и "духа народа". Его философские воззрения сформировались под влиянием идей немецкой классической философии (Кант, Гегель, Шеллинг). В. Гумбольдт представляет язык как живую деятельность человеческого духа, единуя энергию народа, как деятельность («энергейя"), созидающий, порождающий процесс, как напряженное живое целое.

В. Гумбольдт различает в языке антиномии: деятельность-предметность, индивидуум-народ, свобода-необходимость, речь-понимание, речь-язык, язык--мышление (человеческого духа), устойчивость-подвижность, логическое--стихийное, импрессионистски-индивидуальное-монументальное, континуальное-дискретное, объективное-субъективное.

Конечная цель языковедения Гумбольдта - тщательное исследование разных путей, какими бесчисленные народы решают всечеловеческую задачу постижения объективной истины путем языков. Разные пути, по Гумбольдту, это не разные звуковые обозначения одного и того же предмета, а различные способы его языкового видения. В концепции Гумбольдта есть место как рациональному, так и интуитивному: "Разделение человечества на народы и племена и различие его языков и наречий, конечно, тесно взаимосвязаны между собой язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов он вовсе не продукт чьей-либо деятельности, а непроизвольная эманация Духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба" [34. С.52].

В современной лингвистике при изучении проблем языковой концептуализации не отвергаются более решения, основанные на представлении национальной специфичности, исходящие из своеобразия национального характера. Последовательным исследователем в этой области является А. Вежбицкая. Она исходит из того, что любой язык образует свою "семантическую вселенную". "Семантическая вселенная" как раз представляет трудности при переводе, даже при точнейшей лексической и синонимической адекватности, так как по-настоящему проблема кроется в сложности передачи национального духа. Известно, что перевод эпосов, былин требует для творчества дополнительной компетенции, знаний, охватывающих историю и культуру народа, так как дух народа может быть по возможности полностью воспринят лишь в развитии, но не имманентно.

Символично то, что в новой работе "Язык-культура-познание", ориентированной специально на русскоязычного читателя, А.Вежбицкая выдвигает три основных понятия: "душа, судьба и тоска, которые постоянно возникают в повседневном речевом общении и к которым неоднократно возвращается русская литература (как "высокая", так и народная)" [40 С.33]. Г.А. Бондарев в «Ожидающей культуре" утверждает, что "эстетическая проработка души ощущающей вызвала некоторое индивидуальное возвышение духа, но еще более разбудила тоску по духу" [34. С. 444]. А. Вежбицкая перечисляет связанные друг с другом признаки, объясняющие жизненность названных: эмоциональность, иррациональность, неагентивность, любовь к морали. Эти признаки представляются базисом универсальных концептов в виде языковых единиц конкретно для русской языковой культуры. Они объемлют «социопсихологику" (термин наш) языковой этносферы. Вяч.И. Иванов так говорит о русском языке: "Достойны удивления богатство этого языка, его гибкость, величавость, благозвучие, его и ритмическая пластика, его прямая, многовместительная, меткая, мощная краткость и художественная выразительность, его свобода в сочетании и расположении слов, его многострунность в ладе и строе речи, отражающей неуловимые оттенки душевности. Не менее формы целостного организма, достойны удивления ткани, его образующие, присущие самому словесному составу свойства и особенности, каковы: стройность и выпуклость морфологического сложения, прозрачность первозданных корней, обилие и тонкость суффиксов и приставок. Но всего этого мало! Язык, стяжавший столь благодатный удел при самом рождении, был вторично облагодетельствован в своем младенчестве таинственным крещением в животворящих струях церковнославянского. Они частично претворили его плоть и духотворно преобразили его душу, его внутреннюю форму" [72. С.396].

В настоящее время в логической семантике формальный подход представляется ограниченным и ограничивающим развитие данной науки. Известно, что основной критерий - истинность - уже не всеобъемлющ. Отметим, что и в точных науках, с их гипертрофированностью рационального в мышлении, присутствует момент интуитивного и без него, как известно, были бы невозможны самые значительные открытия в истории человечества. П.Д. Успенский определил мистику как род познания, "претендующий на то, что он дает большие результаты в сравнении с обычными немистическими познаниями в мистике субъективное познание распространяется на объективные явления... Мистический метод можно определить субъективное изучение и субъективных, и объективных явлений при помощи расширенной интуиции, дающей возможность каким-то образом понимать и оценивать в себе явления, происходящие во вне... В позитивном познании различаются субъект и познаваемый объект. В мистическом познании субъект и объект сливаются в одно" [224. С. 143].

В.И. Вернадский признает большую роль эмоционального фактора в творческом процессе. "Разве можно узнать и понять, когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых обширных фантазий. Говорят: одним разумом можно все постигнуть. Не верьте! Те, которые говорят так, не знают, что такое разум, они не понимают, что волнует, что интересует в тех работах, которые считаются одними умственными работами. Мне представляются разум и чувство тесно-претесно переплетенным клубком: нить - разум, другая - чувство, и всегда друг с другом соприкасаются: и когда... в этом клубке рядом мертвое и живое, - разве может быть сила, разве может быть какая-нибудь работа с помощью такого помертвелого, чуть не загнившего клубка?" [15. С.93].

Мистический компонент, таким образом, действует не только в религии, но и в научном познании. Г.А. Бондарев делает попытку соединить научное и религиозное в познании. Смысл истории он видит в способности развитого индивидуального Я-сознания, свободно осуществляющего в себе законы нравственности, подняться в миры высших духовных сил, откуда оно ведет свое происхождение" [34. С.25].

Рассуждая о взаимосвязи русской культуры и языка, Д.С.Лихачев вводит термин "концептосфера". Продолжая мысль С.А. Аскольдова о том, что концепт выполняет функцию заместительства в виде познавательных средств, Д.С. Лихачев полагает, что "концепт существует не для самого слова, а, во-первых, для каждого основного (словарного) значения слова отдельно и, во-вторых, предлагает дочитать концепт своего рода "алгебраическим" выражением значения... которым мы оперируем в своей письменной и устной речи" [127. С.281], причем потенции концепта тем шире и богаче, чем богаче культурный опыт человека.

По Д.С. Лихачеву, концепт в известной мере расширяет значение, предоставляя возможности для "сотворчества", домысливании, "дофантазирования» и для эмоциональной ауры слова. Термин "концептосфера" вводится Д.С. Лихачевым по типу В.И. Вернадского: ноосфера, биосфера. "Язык является сам по себе сжатым, если хотите, алгебраическим выражением всей культуры нации". Говоря о концептах, характерных для определенной культуры, конкретно русской, Ю.С. Степанов, отмечает, что их количество не велико, около четырех-пяти десятков, "а между тем духовная культура состоит в значительной степени из операций с этими концептами" [206. С.288]. Автор выделяет такие концепты, как "вечность", "закон", "беззаконие", "страх", «слово», "любовь", "вера".

Если сравнить данные концепты с универсальными концептами А. Вежбицкой (душа, судьба, тоска), то можно увидеть, что эти два оказываются взаимовключенными, хотя и объемлющими различные "миры". "Вечность» характеризует космос - пространство - время, "закон" и "беззаконие» - из более конкретной, деонтической области, хотя "закон" может характеризовать не только общество, но и природу, поэтому он может оказаться в одном ряду с "вечностью". Относительно концептов "страх", "слово", «любовь", "вера" (можно продолжить - "надежда") было бы уместным подчеркнуть, что они не мыслимы без человека. И в конечном счете весь ряд концептов в полной мере отражается лишь на области человека, чего нельзя сказать о сферах природы (Вселенной или Космоса) и общества (на каком бы уровне оно не находилось).

Ратуя за церковнославянский язык, наиболее ярко выражающий русских дух, негодуя против произвольных новшеств будто бы "в русском духе", Вяч. И. Иванов с душевностью говорит о родных словах, напетых над колыбелью:: рождение и воскресение, власть и слава, блаженство и сладость, благодарность и надежда [92. С.400]. Хотя он и не говорил об этих словах, как о концептах или языковых универсалиях, однако ряд, приведенный некогда Вяч. И. Ивановым, можно квалифицировать как интуитивный опыт в поисках концептосферы русского языка.

1.4 Переводческие трансформации как средство познания лингвокультурологической ценности слов и фразеологических единиц

Объектом перевода служит не система языка как некая абстракция, а конкретное речевое произведение на другом языке (текст подлинника), на основе которого создается иное речевое произведение на другом языке (текст переводa). Цель перевода -- как можно ближе познакомить читателя (или слушателя), не знающего языка подлинника, с данным текстом (или содержанием устной речи). Перевести -- значит выразить верно и полно средствами одного языка то, что уже выражено ранее средствами другого языка. Достижение переводческой эквивалентности (адекватность перевода), вопреки расхождениям в формальных и семантических системах двух языков, требует от переводчика прежде всего умения произвести многочисленные и качественные межъязыковые преобразования - так называемые переводческие трансформации - с тем, чтобы текст перевода с максимально возможной полнотой передавал всю информацию, заключенную в исходном тексте, при строгом соблюдении норм переводящего языка.

Литературное творчество интерпретируется как особый род деятельности, смысл которого заключается в отображении различных ситуаций, учитывающих действия, чувства, мысли людей и окружающих их мир. "И не случайно поэтому,- справедливо указывает В.Г. Гак, - в литературе разных народов и разных эпох обнаруживаются многие аналогичные сюжеты, проблемы, герои" [61]. По самым скромным подсчетам, общих сюжетов в мировой литературе как минимум тридцать три.

Общность сюжетов определяется в результате заимствований, а также просто совпадений аналогичных ситуаций. Один и тот же глубинный сюжет может разрабатываться при параллельном развитии, при заимствовании, подражании, переделках, изменениях, вводимых в существующий сюжет. Один из жанров, в котором отражается национально-культурная специфика общества, - жанр басни. Широко известен, например, прототипический пример эзоповской басни, переложенной в свое время Лафонтеном на французский, а затем и И.А. Крыловым - на русский язык.

Страницы: 1, 2, 3


© 2007
Полное или частичном использовании материалов
запрещено.